• 9 лет ago
• Posted in:История
• 3 588 views
• 0
• Author: admin
• Tags: кумыкские писатели

Историческое и художественное в произведениях кумыкских писателей: краткий экскурс

Создавая вымышленного героя, писатель как бы добавляет новую личность к числу граждан своей страны, а воссоздавая историческую личность, стремится сделать из неё соучастника своей эпохи. 

Ян Парандовский.

Исторический роман сродни роману научно-фантастическому. Путешествие во времени остаётся путешествием во времени, независимо от того, осуществляется ли оно в будущее или в прошлое. Мне могут намекнуть, что в отличие от фантастов при написании исторических романов и повестей, возможно, опираться научные труды и документальные источники? Они предоставляют сведений о былых столетиях не больше чем телескопы или даже шатлы о далёких галактиках. Только самые крохи. Голые факты или наоборот случайные субъективные наблюдения и мнения.

Я хорошо знаю, с какой ревностью относятся учёные историки к попыткам писателей осмыслять или даже просто описывать прошлое. Многие из них с большим удовольствием наложили бы своё вето на написание любых исторических романов. Но, чтобы тогда стало бы с историей? Она бы обратилась в предмет исследования для небольшого круга узких специалистов, в их тайну за семью печатями. И зачахла бы без общественного внимания, как чахнут цветы без света и влаги. Как метко заметил английский писатель Джулиан Барнс: «История слишком важна, чтобы отдать ее на попечение одних только историков. Прозаику или драматургу также должно быть позволено туда входить». В конце концов, даже отца истории Геродота даже через пятьсот лет после его смерти воспринимали скорее как писателя, чем учёного. В частности, Страбон утверждал, что Геродот, Ктессий и Гелланик придумывали невероятное, чтобы удовлетворить склонность к чудесному и доставить удовольствие слушателям и заметил, что «гораздо легче поверить, пожалуй, Гесиоду и Гомеру с их сказаниями о героях, или трагическим поэтам, чем Ктессию, Геродоту, Гелланику и другим подобным писателям». Кстати археологи, в частности Генрих Шлиман, нашедший, воспетую Гомером Трою, косвенно подтвердили мнение Страбона. 

В сущности, в понимании древних эллинов историк был коллегой поэта. Хрестоматийное доказательство тому – то, что история находилась под покровительством музы (Клио), также как поэзия или сценическое искусство. Данное художественное восприятие прошлого было присуще и для дагестанцев. Пример тому Мухаммед Аваби Акташи, составивший свою знаменитую книгу «Дербент-Наме», сообразуясь со вкусами «любителя истории» Чопан-бека, сына Шамхала и его окружения. Многие отрывки его труда балансируют на грани между исторической хроникой и дастаном (народным романом). По сути «Дербент-Наме» прообраз будущих кавказских исторических повестей и романов. 

Народный писатель Дагестана Магомед-Султан Яхьяев взял на себя поистине эпический труд – создать в своих книгах (самая известная «Три солнца») своеобразную «Иллиаду» гражданской войны в Дагестане и потерпел почти полное фиаско. С одной стороны его ограничивала цензура, а с другой стороны недостаток специального образования. К тому же сюжеты банальны, характеры не убедительны (сплошной пафос), образы не очень интересны. Несмотря на целый ряд искусно написанных эпизодов, в целом, книги Яхьяева мало выделяются на фоне другой подобной апологетической литературы, главной мыслью которой было донести примитивную формулу: «Мы выиграли гражданскую войну!» Без внимания оставался нравственный момент – в гражданской войне невозможно победить. В ней может победить та или иная партия, но народ всегда терпит поражение, ибо воюет против себя самого. Польский писатель Павел Ясеница писал: «Всякая гражданская война отличается тем, что со временем становится всё более жестокой. История не знает исключения из этого правила»¹. Чтобы опровергнуть эту истину М.-С. Яхьяев прибегает к давно испытанному методу дезинформации – зачастую необоснованному высмеиванию противника. В ход идут клишированные образы и определения, далёкие от подлинно художественных. На мой взгляд, Яхьяеву гораздо лучше, нежели эпические романы удавались его маленькие, лирические и юмористические вещицы. И те немногие случаи, когда он вкраплял их в канву больших своих книг, очень украшали последние.

Конечно, писатель находился под цензурным контролем советских властей, но ведь удалось же Шолохову втиснуть в рамки соцреализма трагедию Дона. Да и попросту «еретическая» «Белая гвардия» Булгакова была в СССР издана – и не раз. Пьеса «Дни Турбиных» и вовсе ставилась десятки раз. Трагедия была не только на Дону или в Киеве, но и у народов Дагестана. И не описав её невозможно создать стоящего произведения о гражданской войне в нашем краю. Думается, что здесь дело не только в пресловутой цензуре, но и в зависимости самого автора от сложившихся стереотипов, исторических представлений или скорее заблуждений. Подобное доктринёрство не красит ни учёного, ни писателя. 

В 1987 г. «перестройка» докатилась до Дагестана. Казалось бы, писатели, освободившись от цензуры, могли обратиться к новым горизонтам, или скорее к новым вертикалям прошлого. Однако никакого бума в нашей исторической романистике не произошло.

Среди немногих новинок можно отметить романы Баммата Атаева о кумыкском национальном герое Солтан-Муте Эндиреевском. Книги историка по образованию Баммата Атаева оказывает безусловное влияние на юношей их прочитавших. Вместе с тем необходимо оговориться, что настоящая история в них представлена в тех же пропорциях, что и в романах Александра Дюма. Атаев безусловно был талантливым писателем. Размах его фантазии порою просто колоссален, но этот же его талант ему и вредит. Как пример возьмём самый известный его роман «Солтан-Мут Славный». Книга полна несообразностей, наивных и набивших оскомину сравнений и эпитетов, откровенных и непростительных анахронизмов. Наиболее очевидный – это наличие в романе такой героини как Чечек, дочери бурчебия², якобы жены Солтан-Мута и матери его сыновей Айдемира и Казан-Алпа. В действительности Айдемир был сыном Солтан-Мута от дочери Алибека Кази-Кумухского, а Казан-Алп был его сыном от дочери кайтагского уцмия. И ещё – Оздемир-паша действовал на Кавказе не в 1574 г., как у романиста, а в 1578 г. Но всё это было бы простительно, если бы Б. Атаев не допустил и вовсе «смертный грех» – его персонажи, наделенные ходульными, изжёванными эпитетами неубедительны, плоски и малоинтересны. Не ясно, за что именно боролся главный герой произведения Атаева. Следует также отметить банальное до занудства резонерство уже упоминавшегося выше эндиреевского хрониста Аваби Акташи, который по воле автора стал ровесником и визирем главного героя книги и выразителем гуманистических и едва ли не экуменических идей самого автора, весьма диковинных для человека описываемых суровой эпохи. Труд самого Акташи свидетельствует о нём как о мусульманском традиционалисте, сыне своего времени. Набеги и рабовладение – вещи абсолютно естественные для реального хрониста в книге Атаева отчего-то вызывают его истерический протест. Это убавляет ценное содержание историзма и реализма.

Есть и стилистические погрешности, и целые абзацы очевидных штампов. Причины всего этого становятся понятными, если учесть что на трехстах с маленьким хвостиком страницах текста, автор уместил целых семь десятилетий. 

Совершенно антиисторической является пьеса Баммата Атаева «Шамхал Адиль-Герей», посвящённая Каспийскому походу Петра I. 

Все эти недостатки, однако, не отменяет того факта, что именно Атаев, опубликовав в 1991 году роман «Младший сын шамхала» первым возродил широкий общественный интерес к эпохе Солтан-Мута. Он был похож на Дюма не только в силу использования аналогичных художественных методов, но и широтой натуры. Особо необходимо подчеркнуть, что годы над романом «Солтан-Мут Славный» были омрачены трагической гибелью сына (работника милиции) Б. Атаева. Однако даже семейное горе не замутило в книге чистые, нежно обрисованные образы героев и родной природы. 

Общим недостатком всех названных авторов является отсутствие у них взгляда на Дагестан как маленькую частицу огромного мира, он у них изолирован, в лучшем случае он получает помощь от схематичных идеальных рабочих Петрограда и Баку. Совершенно мы у них не увидим ни моря, ни караванов, ни дальних путешествий, не прочтём услаждающих зрение и слух пряных названий: Багдад, Момбаса, Тимбукту, Голконда, Ормуз, Самарканд, Бухара, Пиратский берег. Можно подумать, что весь мир заключался в одном только Дагестане или он, по меньшей мере, был центром Вселенной. Нет, мир был всегда многополярным и многокрасочным. Наши предки были тесно связаны с остальным миром через хадж и молодежь, ехавшую на учёбу в большие города Ближнего Востока, через торговлю и собственное любопытство.

Каждое поколение ищет в литературе отзвуки своего времени. Но также оно ищет свою традицию, свой исток, то есть человек, как и дерево, питается своими корнями. Не потому ли истинный гений – всегда провидец выдаёт за коренное свойство народа такие черты, которые ему менее всего присущи, но более всего необходимы именно в этот момент? Так вот и роман нобелевского лауреата Генрика Сенкевича «Крестоносцы» был направлен против германизации, которую проводили немецкие власти на польских территориях, а также против пессимизма, нравственной трусости и приспособленчества в польском обществе, как указывал сам писатель, он посвятил свою книгу «укреплению сердец».  

Бальзак в своей критической статье о «Пармской обители» Стендаля обращает внимание читателей на те новые художественные черты, которые внесены Вальтер Скоттом в эпическую литературу: широкое изображение обычаев и реальных обстоятельств, драматизм действия и, в тесной связи с этим, новое значение диалога в романе. Эти черты востребованы в романистике и сегодня. Любопытно, что практически во всех книгах Скотта главные герои вымышлены и вокруг именно их личных переживаний строится вся канва. Казалась бы, тем самым автор действует в ущерб историзму, превращает роман в приключенческий, сближаясь, например, с Даниэлем Дефо. Но чудо заключается в том, что вымышленные герои ухищряются присутствовать в решающие моменты подлинной истории. Да и реальные персонажи, подобно Ричарду Львиное Сердце в «Айвенго» действуют в книге скорее как волшебные герои народных сказок, что также не могло ни согреть сердце читающих буржуа – вчерашних выходцев из крестьян. 

Всякая великая личность это, прежде всего миф о ней. И именно этот миф вдохновляет. В своём романе о Симоне Боливаре «Генерал в своём лабиринте», Габриэль Гарсия Маркес, развенчав официальные, приглаженные мифы, создал новый исключительно достоверный миф о сильном, но не идеальном человеке. Именно благодаря своей ординарности и даже нелепости в быту Боливар становится ближе и понятнее простому читателю. Но вместе с тем от этого нисколько не страдает честь самого генерала. Напротив, писатель как бы проникает вглубь сознания Боливара, в его сокровенные по детски прекрасные мечты о единой, свободной и сильной Латинской Америке, способной противостоять давлению США, провозгласивших в год смерти великого Либертадора (Освободителя)³ бывшие испанские колонии в Новом Свете «зоной своих жизненных интересов»⁴. Роман Маркеса вышел в 1989 г., в год развала социалистической системы и победы США в Холодной войне. Спустя пару лет Вашингтон объявил «зоной своих жизненных интересов» уже весь мир. На протяжении всех 1980-х гг. североамериканцы активно вторгались во внутренние дела Никарагуа, Колумбии, Мексики и других стран Латинской Америки. И потому было самое время противопоставить насаждаемым ими власти монополий и идеологии потребления светлые идеи Боливара. 

В свете наших размышлений о месте прошлого в дагестанской литературе интерес представляет книга Данияла Тулпарова «Так было». Это мемуары, а не роман или повесть в строгом понимании этих слов. Но Тулпаров писал свои воспоминания такими крупными и ярками мазками, а зрение его обладало такой степенью ясности и полноты, что получилось по- настоящему художественное произведение. Автор изображает своё детство, историю своей семьи на фоне трагедии 1930-х гг. И особенно ценно то, что ему удаётся отразить не современный, отстраненный, уже взрослый и потому объективный, а детский взгляд на происходившее. Маленький ребёнок воспринимал мир интуитивно, силясь понять, за что его родителей постигла незаслуженная кара, отлучившая их от Родины и родных. Потому единственное и небольшое по объёму произведение Тулпарова настолько проникнуто грозной достоверностью. Автор создал колоритные образы собственного отца – патриота Аджи, преподававшего родной язык за тысячи километров от Родины, мудрого ссыльного муллы Алхуват-Хаджи и его доброй жены казашки Алтын-Апа, благородного контрабандиста Фарида, не взявшего с бедствующей семьи денег за провоз из Средней Азии на Кавказ (а ведь он сильно рисковал!), мужественного Шихсолтана, а также отрицательных персонажей: подлого карьериста Абдулмуталиба, доносчика Муху и др.

С восхищением и любовью Тулпаров описывает стойкость матери, перенёсшей арест мужа, ссылку, гибель там двух маленьких детей, бесконечные тяготы ежедневной борьбы за существование. Лаконично и сурово как приговор звучат слова Далгат-Агъая матери героя о том, что комсомольцы, которые выселяли её семью, не только не устроят ей тёплую встречу, но наоборот «оправдают» прежнее преступление новыми.

С мягкой, но разящей наповал иронией описывает автор абсурдное поведение партийных деятелей-бюрократов: «Говорил Шаповалов вдохновенно перед этой полуголой, окончательно обнищавшей толпой о достигнутых могуществе и богатстве социалистической Родины под руководством мудрого вождя мирового пролетариата товарища Сталина. В своем торжественном докладе Шаповалов всегда увязывал успехи страны с задачами и достижениями совхоза. Упоминались имена передовиков. Заканчивался доклад здравицей: «Да здравствует вечно живое учение марксизма-ленинизма! Да здравствует великий вождь Иосиф Виссарионович Сталин и его штаб — политбюро ЦК ВКП (б)! Вперед, к победе коммунизма! Ура, товарищи!»». Люди находились в отчаянном положении. Не во что было даже одевать детей, нечем было их накормить, а им говорят о торжестве социализма. Мысль о неуместности подобных митингов бюрократам в головы не приходила. Таков суровый реализм победившего утопизма. 

Повсюду юный герой сталкивался с ущемлением его прав – обычной для сына ссыльных. Даже в школьной библиотеке ему не выдавали книги. Не имея денег на настоящую ручку, он смастерил её сам, привязав ниткой перо к огрызку карандаша. У них с другом была одна общая чернильница, так как на собственную у него опять же не было средств.

Поражает наблюдательность юного Тулпарова, вобравшего в себя как губка мельчайшие впечатления (например, то, что он впервые увидел пожилого человека, читающего книгу). Интересны и красивы созданные им образы, описания людей и природы. 

Давать советы дело неблагодарное, да и не ощущаю я за своей спиной достаточного багажа литературного опыта, чтобы быть советчиком в данном деле. Иное выразить своё видение задач стоящих перед возможными авторами исторических романов, по крайней мере самой важной из них. Такой я на сегодняшний момент полагаю сохранение пусть даже в форме письменной памяти – лучших народных традиций и трансляцию их на общественное сознание. В наш век гибели традиций и обычаев, в век почти всеобщей безродности как никогда прежде актуальны слова польского писателя Норвида: «Знай, что традицией разнится величие человеческое от зверей полевых, а тот, кто от совести истории отречётся – дичает на отдалённом острове…, так-то вот бывает, что заново апостолов посылать к ним надо, чтобы вернуть в былое течение»⁵. 

Главные уроки исторической романистики должны заключаться в умении передать движение истории через судьбу одного человека, за исторически конкретным разглядеть общечеловеческое.

Традиции и опыт прошлых поколений, если конечно, это не опыт рабства, позволяет оттолкнуть страх и растерянность и с уверенностью смотреть в будущее.

Именно такие традиции свободолюбия пытается передать своим читателям кумыкский писатель Галип Акаев. На сегодня он выпустил о только одну книгу – повесть «Равнина в огне» и неизвестно выпустит ли ещё. Но уже одна эта повесть заслуживает внимания и тёплого слова. Написана она в манере воспоминаний активного участника событий. Этот литературный приём хорошо известен в мировой традиции исторического романа и особенно характерен, пожалуй, для британской литературной традиции.

Особенно удались автору книги, на мой взгляд, описания природы и его родственников. В частности образ его деда Галипа Старшего. Он предстаёт человеком яркой судьбы, который стремится передать предания народа своим потомкам. 

Центральным историческим фоном повести являются события гражданской войны в Дагестане, разделившей трёх братьев Акаевых по разным политическим лагерям. Один из братьев – Кайсар примкнул к белым, Акай – активно поддержал советскую власть, а Галип – альтер эго писателя стал приверженцем идеи построения независимого северокавказского государства – Северо-Кавказской демократической республики.

Красной нитью через всё произведение Галипа Акаева проходит призыв к единству. Автор порой как бы забывает, что жанру мемуаров пристала некая отстранённость, как бы опосредованный прошедшим временем взгляд. И слова обращённые главным героем повести брату близнецу кажутся адресованными каждому из нас: «Ты говоришь о правде момента? Я тебе возражу правдой вечности. Скажи мне, что такое, «правде момента» в сравнении с ней? Мы в любом случае победим, если не при нашей жизни, то в жизни наших потомков – в нашем перерождении. Никто не украдёт у нас нашей внутренней сути, нашей тайны тайн и потому мы уже победители. Мы кумыки, живём на земле кумыков, дышим воздухом Кумыкии. Ну и пусть, что нас с горсть, а чужаков море, ну и пусть нас предали многие из наших же соплеменников. Не знаю, как ты и тебе подобные, но я и те, кто со мной сохраним Кумыкию в себе. Её песни, её запахи, её цвета, её голоса будут бессмертны внутри нас».

Народ, не чтущий своих корней подобен траве перекати-поле, его носит из стороны в сторону, но нет у него ни дома, ни стержня. Такой народ обречён на гибель и забвение.

Каждое новое поколение неизбежно задаёт истории вопросы, возникающие перед ним самим. И долг писателя помочь ему в поиске ответа.

Закончу тем с чего начал. Дагестанская литература не знает научной фантастики (об этом, кстати, ещё лет сорок назад писал фольклорист Абдулхаким Аджиев). По крайней мере, несмотря на свой интерес к творчеству писателей нашей Родины я никогда не читал и не слышал о наличии чего-либо подобного в их творчестве. Возможно, местные прозаики слишком буквально понимали расхожую шутку о том, что советским людям не о чем мечтать, ибо все мечты допустимые для советского гражданина уже сбылись. Я не ради праздного словца говорю о фантастике, ведь знание прошлого необходимо лишь тем, кто верит в будущее.

Related posts: